Говоря о месте России в мире, наши околовластные идеологи исходят, по их собственному признанию, «из представления о справедливом мироустройстве как о сообществе свободных сообществ (суверенных демократий), сотрудничество и соревнование которых осуществляются по разумным правилам». Увы, такого мира больше нет и в обозримой перспективе не будет. Если он когда-либо и существовал, то только в короткие промежутки времени и на локальных участках земной поверхности. Например, в послевоенной Западной Европе, которая действительно представляла собой сообщество государств-единомышленников, не то чтобы независимых, а просто не тяготящихся своей зависимостью. Уникальность этого сообщества состояла, пожалуй, в том, что, пользуясь всеми преимуществами биполярного миропорядка, оно не несло на себе его тяжелого бремени. Например, под крылом США европейцы имели удовольствие противостоять СССР не силой своих военных машин, а положительным примером. Т.е. наращивать не военные, а социальные расходы, с тем, чтобы поднять планку уровня жизни и защиты труда на уровень недосягаемый для нашей северной рабоче-крестьянской империи.
С крушением советского проекта все изменилось. Когда «свободный Запад» праздновал этот день «со слезами на глазах», он праздновал конец своей прекрасной эпохи.
Оставшаяся в одиночестве сверхдержава заметалась по миру в поисках новой темы для глобального силового лидерства. И это не блажь с ее стороны. Есть все основания думать, что для удержания собственного благополучия, Соединенным Штатам нужно разыгрывать свою главную мировую карту — колоссальный военно-технологический перевес, — и искать путь к новой устойчивой гегемонии. Исход этого процесса никому не ясен, зато его издержки всем очевидны.
Но есть и более серьезные последствия безвременного ухода СССР, затронувшие не геополитическую конфигурацию современного мира, а его социально-экономический уклад. Дело в том, что классики марксизма-ленинизма были не так уж не правы в своих гипотезах относительно природы капитала, который в своем стремлении к максимизации прибыли и минимизации издержек берет в оборот весь мир и увеличивает пропасть между «бедными» и «богатыми». Важным фактором, который препятствовал такому типу эволюции капитализма в ХХ веке, был сам факт существования советской альтернативы — хорошо вооруженной и способной вызывать широкие симпатии в мире. Во многом, именно «советской угрозе» Запад обязан формированием широкого среднего класса за счет качественного снижения нормы эксплуатации. В еще большей степени ей обязаны т.н. «развивающиеся страны» (независимо от того, в каком из «блоков» они находились) — самим фактом своего относительного развития. Следует ли удивляться, что с уходом перевернувшей историю советской альтернативы все возвращается на круги своя?
Разумеется, я далек от мысли, что коррекция капитализма на основе механизмов межклассовой солидарности была продиктована только «советским фактором» — все намного сложнее. Ведь тот институт, в рамках которого происходила эта коррекция, называется «национальное государство» и имеет куда более глубокие корни. Однако не будем забывать, что именно после распада советской системы в мировую повестку дня был внесен вопрос об исторической исчерпанности национального государства. Возвращение капитализма к своим азам, ставшее возможным после 1991 года, происходит под знаком преодоления национально-государственных пережитков и называется модным словом «глобализация».
Здесь мы снова можем вспомнить авторов статей о «суверенной демократии». Слово «глобализация» они используют часто и охотно — для обозначения того большого будущего, в котором Россия непременно должна найти себе место. Именно поэтому нам важно определиться с его значением.
Под глобализацией следует понимать не объективный процесс развития средств связи, как это часто делается, а определенный социально-исторический проект, предполагающий переход власти с национального уровня на уровень, с одной стороны, транснациональных, а с другой, скажем так, субнациональных корпораций. Разумеется, слово «корпорация» здесь следует понимать предельно широко. Но главное, мы должны зафиксировать, что имеем дело не с естественно-природным явлением, а с деятельностью определенных субъектов и заинтересованных игроков.
Прежде всего, субъектами глобализации являются те элиты, которые уже давно тяготятся национальном государством как системой связывающей их хозяйственной, культурной, политической солидарности. В их логике, разрушение его барьеров равнозначно снижению издержек. Например, производственных издержек, связанных с «раздутым» европейским соцпакетом, или трансакционных издержек, связанных с «назойливой» европейской демократией. Если национальное развитие образца второй половины ХХ века носило целостный характер и предполагало равномерное укрепление разных слоев и сфер общества, то «глобализационное» развитие носит анклавный характер и предполагает наращивание конкурентоспособности отдельными корпорациями и социальными группами за счет сбрасывания социального балласта и фрагментации общества. Вполне естественно, что главной жертвой этого процесса становится любимое детище современности — так называемый «средний класс».
Однако для его демонтажа одного «заговора элит» недостаточно». Требуется еще один «заговор». Назовем его «заговором меньшинств». И это другой, не менее интересный субъект глобализации. Не важно, идет ли речь об этнических, религиозных, социальных, сексуальных меньшинствах, главное, чтобы присутствовал сам комплекс «меньшинства»: активное самосознание, противопоставление себя остальному обществу, борьба за особые права, за привилегии и в конечном счете за своего рода гегемонию. Не сложно заметить, что все это работает на тот же самый процесс демонтажа национального среднего класса, т.е. культурного и социального ядра современных обществ. Заговор элит разрушает его «сверху», заговор меньшинств — «снизу».
В развитых странах этот процесс происходит не слишком быстро, но вполне неуклонно. Зато в постсоветской России он развернулся с образцово-показательной беспощадностью. Сегодняшняя российская ситуация, когда наверху — измена элит, отказывающихся от стратегического инвестирования внутри страны, а внизу — активный напор меньшинств, ведущих свою повседневную борьбу за жизненное пространство, — является не исторической аномалией, а своего рода моделью или, точнее, поучительным примером того, к чему ведет безоговорочный выбор в пользу «глобализирующегося мира». И вопрос, на который мы должны ответить, прежде, чем искать виновных (в лице «олигархов» или «мигрантов»), состоит в том, а хотим ли мы по-прежнему быть его «неотъемлемой частью»? И если нет, то, как мы можем не быть ею?
Ответом на этот вопрос может служить еще один термин, прочно вошедший в лексикон теоретиков «суверенной демократии» и используемый ими для обозначения опасной реакционной утопии: «изоляционизм». Как один из немногих открытых сторонников изоляционистского подхода, я должен сказать, что, если он чем и грешит, то совсем не утопизмом. Напротив, в его основе — реалистичное и отчасти трагическое осознание того, что «победить» глобализацию (т.е. прекратить глобализацию капитала и уничтожить все ее производные) нельзя, но, при определенных условиях, из нее можно «выйти». Выйти — очень большими политико-региональными группами. «Большими пространствами», представляющими собой одновременно хозяйственные, культурные, политические и военные союзы. По словам французского исследователя Эмманюэля Тодда, такие регионы-континенты становятся реальной альтернативой «действительно глобализированному миру». Разумеется, при условии, что они обладают достаточным объемом внутреннего рынка, достаточной территорией и ресурсами, достаточным технологическим и силовым потенциалом. И, что особенно важно, достаточным уровнем цивилизационной солидарности.
Что это может означать для России? Прежде всего — шанс на национальное развитие. Развитие, как уже было сказано, — целостное, а не анклавное. Нам важно осознать, что Россия — одна из тех немногих стран, которые сами по себе, в потенциале, представляют собой экономическое большое пространство, регион-цивилизацию. Разумеется, для того, чтобы реализовать этот потенциал, нам необходимо не только изменить свою внутреннюю социально-экономическую и инвестиционную политику, но и воплотить в жизнь стратегический альянс с сопредельными странами, такими, как Белоруссия и Казахстан: наш изоляционизм должен быть достаточно широким.
Ну и разве это не утопия? — усмехнется адепт «суверенной демократии». Да, разумеется. Сегодня все происходит с точностью до наоборот: во имя корпоративного эгоизма «Газпрома» свернуты остатки российско-белорусского союза; во имя призрачных надежд «Северстали» вся Россия форматируется под ВТО, что обессмысливает, в числе прочего, перспективу таможенного союза ЕврАзЭС. Кто спорит, переломить этот вектор саморазрушения будет сложно. Но об этом и надо думать. А не о демагогическом примирении «суверенитета» и «глобализации» через «конкурентоспособность».
Сокращенный вариант статьи был опубликован в нулевом номере журнала "Смысл".
