Провозглашение Каталонией своей независимости от Испании стало толчком к бурным дискуссиям как в мировом, так и конкретно в российском информационном пространстве. В частности, несколькими любопытными и дельными заметками были открыты недели (зачеркнуто) месяц сепаратизма на АПН. Позволю себе и я высказаться по данной теме, заодно актуализировав ее применительно к российским реалиям.
Для начала – суждение общего характера. Как верно замечают практически все эксперты, существует сложноразрешимое противоречие между двумя уважаемыми принципами международного права – территориальной целостностью государства и правом наций на самоопределение. Собственно, не заметить это противоречие проблематично, оно на поверхности. И, как опять-таки верно замечают уже не все, но многие, вопрос о разрешении данного противоречия нужно решать не по раз, навсегда и для всех утвержденному шаблону, а творчески, сообразно реалиям конкретной ситуации.
Не поспоришь. Но сделаем еще один шаг, на который способны уже не очень многие, и признаем: даже в конкретных ситуациях вряд ли можно апеллировать к некоей вселенской объективности по причине ее отсутствия. Нет, возможно, конфликт двух малочисленных племен-изолятов на затерянном в океане каменистом островке, мировое сообщество милостиво позволит себе разрешить условно-объективно, так ни племена, ни остров никому совершенно неинтересны. Во всех остальных ключевую роль будут играть этнически, культурно, конфессионально или идеологически обусловленные симпатии и антипатии великих и просто влиятельных держав к сторонам конфликта, а при отсутствии явно выраженных симпатий и антипатий – прагматические интересы.
Поэтому, пытаясь, конечно, доискаться до безукоризненной и окончательной объективной правды, без какового поиска русскому человеку нельзя, не надо смущаться, если две плюс-минус одинаково выглядящих конфронтации «центр-сепаратисты» мы оцениваем не совсем одинаково и разными мерами. Скажем, так любимое украинцами и украинствующими сравнение «АТО» на донбасской земле с чеченскими войнами. Оно, безусловно, и само по себе бредовое, хотя бы потому, что в течение нескольких лет перед «АТО» русские и русскокультурные жители Донбасса не грабили и не убивали десятками тысяч со всем возможным упоением украинских и украинскокультурных соседей. Значимых различий между двумя ситуациями найдется еще немало, но в то же хотя бы самим себе не стыдно и признаться: ичкерийские сепаратисты плохи потому что враги России, донбасские ирредентисты хороши потому что, собственно, часть России и есть. Это я про отношение национально мыслящего гражданского общества говорю, у правящего класса оно, как бы сказать помягче, более неоднозначное, для него в словосочетании «восставшие русские люди» слово «русские» в самом лучшем случае просто ничего не значат, а вот остальное, «восставшие люди», - тревожная крамола, оттого и линия поведения соответствующая.
Еще один вопрос теории сепаратизма, который хотелось бы разобрать, - условия, необходимые для удачи сепаратистского проекта. На первый, поверхностный взгляд, главное из них – наличие, собственно, мощного общественно-политического субъекта сепаратизма, нацеленного на сецессию, с развитой укорененной национальной самобытностью, которая особенно крепка, если у центробежного региона/народа имеется традиция собственной самостоятельной государственности. Можно согласиться, что условие важное, но крайне редко – главное и единственное. Возьмем, например, «польский вопрос», выпивший – причем вполне буквально – столько русской крови в XIX веке. К началу века XX он, конечно, не был решен, но стоял менее остро, чем в современной РФ – северокавказский. Польша и поляки превратились в эдакий средней тяжести диабет, который неприятен, но с которым при соблюдении необходимых мер вполне можно долго и сносно жить. Прекрасных польских офицеров хватало в русской армии, в Царстве Польском была влиятельная Национал-демократическая партия, поддержавшая власть во время революции 1905 года и боровшаяся с местными польскими левыми, лидер национал-демократов, Роман Дмовский, выступил за неразрывность союза Польши и России.
И таких примеров много. В общем, даже в самой проблемной полиэтнической и поликонфессиональной стране, вроде СФРЮ, сепаратизма самого по себе, в вакууме, недостаточно. И тут в дело вступают дополнительные факторы. Либо центральная власть попустительствует или даже по каким-то соображениям поощряет сепаратистов (кто сказал «Украина»?), либо есть зарубежные державы, готовые вложиться в сепаратистский проект, а при должном энтузиазме и фантазии вообще развить его чуть ли не с нуля, поставив на кучку безумных реконструкторов (кто опять сказал «Украина»?). Еще один фактор, похожий на предыдущий, но не полностью идентичный ему, - когда эскалации сепаратизма способствует общий социально-экономический и политический кризис в стране. В свою очередь, выпущенный кризисом из бутылки джин сепаратизма способен его творчески развить и усугубить до состояния полномасштабной всесторонней катастрофы (наши 1917-1918 год). Итак, чтобы сепаратизм успешно «взлетел», нужно то или иное сочетание перечисленных факторов, это правило, знающее довольно мало исключений.
В этом плане показательна трагическая судьба СССР. После преступных раннебольшевистских безумств 1920-30-х, после всех коренизаций, щедрой раздачи исконных русских землей, искусственного конструирования и раскармливания целой гирлянды квазинаций и квазигосударств, советская национальная политика несколько нормализовалась и, при множестве мелких и не очень эксцессов вроде передачи Крыма и продолжавшейся щедрой подпитки республик, начала напоминать известный анекдот:
Заказывает клиент в ателье костюм на пошивку. Портной ему говорит, что через неделю можно забирать. Приходит мужик через неделю, смотрит пиджак: — Что вы наделали?? Левый рукав мне до локтя! — А вы налево наклонитесь, и руку в себя втяните. — А правый рукав длиннее на 20 сантиметров!! — Нужно наклониться немного вперед и вытянуть руку вправо и назад. Клиент надевает брюки: — А это что за ерунда?? Одна брючина короче другой! — Вы слегка присядьте и правую ногу — в сторону. Выходит клиент из ателье, а рядом на лавочке сидят два врача: — О! Смотри, мужика как скрутило. Явно тяжелая форма церебрального паралича. — Да... Зато костюм—то как скроен! <!-- ш -->
Да, Украине из соображений «пролетаризации сельской украинской массы» был передан Донбасс – но картина и сама формулировка «украинские самолеты бомбят Донецк и Луганск» в те годы проходила бы по разряду горячечного бреда. Да, ЧИАССР была накормлена русскими территориями, а железнодорожные туры «Чечня-Казахстан» и обратно, с периодичностью раз в тринадцать лет, создали в этой республике межэтническую напряженность, но, даже с учетом грозненского русского бунта 1958 года, геноцид 1991-1994 годов мог тогда присниться разве что в страшном сне. Равновесие в национальном вопросе поддерживалось тем, что на одной чаше весов лежал постулат «сильное государство держит под спудом национальные проблемы», а на другой – «национальные проблемы не подрывают стабильность государства». Как только внутренний кризис и внешние воздействия стали государство подтачивать, национальный вопрос вышел наружу и сделал кризис еще сильнее. В итоге весы лихорадочно заблажили из стороны в сторону, а затем и вовсе опрокинулись.
К сожалению, даже по сравнению с этой, прямо скажем, неидеальной стратегией российская национальная политика умудрилась значительно деградировать. Впрочем, некоторые проблемы проистекают из государственной политики в целом, деградировавшей не просто значительно, а чудовищно. Да, в советское время все составляющие СССР нации обзавелись культурой и национальным «я», иногда и не слишком к этому стремясь: в итоге к концу 1980-х «внезапно» выяснилось, что национальное самосознание есть у всех, кроме русских (А.Савельев и Б.Виноградов приводят в своей книге «Стать русским в России» следующие социологические данные: «К 1990 году в России можно было считать русскими не более 30% этнических русских (они знают историю, культуру, традиции и верования русского народа). Остальные денационализированы»). Но все-таки в республиках за десятилетия образовался и слой искренне интернационалистической просоветской интеллигенции, верившей в советские идеалы и считавшей немыслимым разрушение общего дома. Даже в раньше всех вставшей на путь сепаратизма Прибалтика звучали доморощенные голоса протеста: к примеру, в Эстонии антисепаратистский и антишовинистический Интерфонт поддерживали такие авторитеты, как профессор Хютт и академик Наан. То, что центр не воспользовался данным ресурсом, как и многими другими, всего лишь красноречиво характеризует печальное позднеперестроечное состояние этого самого центра.
В современной РФ процесс национализации интеллигенции в республиках и автономиях не то что идет, но давно уже прошел и теперь успешно воспроизводится в поколениях. Обратный же процесс, индоктрирования некоей притягательной общероссийской идеологией, практически отсутствует, а само понятие «государственная идеология» запрещено на конституционном уровне. Президент как-то обмолвился, что национальная идея у нас – это достаток и комфорт. Почему эту глубоко оригинальную и неповторимую идею нужно реализовывать именно в составе единой РФ, а не в рамках суверенной Четаркутии – ни республиканско-автономному интеллигенту, ни простому обывателю решительно непонятно.
Как минимум не улучшилось и состояние дел с лояльностью центру местных элит, особенно если анализировать обстановку хотя бы на шаг вперед. Не будем брать август 1991 года, когда практически все республики с кротостью приняли ГКЧП, а вчерашний главный самостийник Гамсахурдия и вовсе воспылал центростремительным энтузиазмом. Возьмем декабрь и канун Беловежья. Среднеазиатские руководители до последнего держались за СССР, не столько из-за ценностного сентиментализма, сколько из прагматичного понимания, что порознь будет хуже, чем вместе. Чуть ли не последним сражавшимся за СССР рыцарем был Назарбаев, и он же потом долго и упорно бился за превращение СНГ в конфедерацию, пока не понял, что для российского правящего класса это не желанная цель, а перманентный PR-проект для имитации великодержавности. Сейчас у местных элит РФ стремительно улетучивается и прагматическая потребность в общероссийском единстве, явное свидетельство чему – формирование собственного внешнеполитического курса, отличного от московского. Так, президент Татарстана Минниханов, очевидно, никак не идейный русофоб-сепаратист, он, скорее, рациональный технократ, схожий типажом с «елбасы». Но у татарстанского правящего класса в целом мировоззрение явно партикуляристское, и крайне двусмысленная его позиция во время кризиса в российско-турецких отношениях, когда Татарстан фактически заявил о своем нейтралитете и нежелании приостанавливать связи с Анкарой, вполне доходчиво показывает потенциал этого партикуляризма. О суверенной внешнеполитической линии Р.А.Кадырова, ярко продемонстрированной в период недавнего кризиса вокруг народности рохинджа в Мьнме, сказано и так немало.
Совершенно исчезло, даже на декларативном уровне, признание особой, стержневой, государствообразующей роли русского народа. В советскую эпоху республиканские партийные лидеры отдавали ему хотя бы символическую дань уважения. Свидетельство – подборка их высказываний на съездах КПСС:
XXII съезд (1961 г.): «У нас в народе бытует пословица, которая по-русски звучит так: «Если товарищ твой русский, знай, путь твой правильный и неузкий»» (Ахундов, Азербайджан).
XXIII съезд (1966 г.): «...невольно приходит на ум – делаем ли мы, представители национальных республик, всё от нас зависящее для того, чтобы хоть в какой-то мере оправдать это огромное внимание, помощь со стороны прежде всего великого брата – русского народа, волей и разумом которого скреплена дружба народов СССР, обретён весь мир социального прогресса» (Табеев, Татарстан).
XXIV съезд (1971 г.): «В развитии советской социалистической культуры неоценима роль культуры великого русского народа – его языка, искусства и литературы» (Кочинян, Армения).
XXV съезд (1976 г.): «У узбека, как и у всех наших народов, равных среди равных, один старший брат – это великий русский народ» (Рашидов, Узбекистан).
XXVI съезд (1981 г.): «Акакий Церетели, наш великий предок, думая о будущем своего народа, завещал грядущим поколениям: идти вместе с рвущейся к свету молодой Россией. Мечта сбылась. Россия прорвала мглу и сама стала негаснущим светочем. С Россией вместе, ведомые Россией и великим русским народом развеяли тьму другие народы-братья» (Шеварднадзе, Грузия).
XXVII съезд: (1986 г.): «Всё, чего достигли киргизы, а эти достижения впечатляющи, связано прежде всего с интернациональным подвигом великого русского народа» (Масалиев, Киргизия).
А с чего бы национал-князьям сегодня вспоминать о русском народе, если он фигура умолчания для федеральных чиновников, зачастую формально русских? Такого не было и в приснопамятные 1920-е, когда ранние большевики вполне признавали факт существования и субъектность русского народа, пусть и в отрицательной роли держиморды и охранника «тюрьмы народов». Сейчас же по внутренним убеждениям чиновно-бюрократическая камарилья русских недолюбливает и опасается, как самых многочисленных и потенциально способных на бунт, а на публику – просто считает отсутствующими в реестре народов РФ.
Итак, промежуточный вывод: национальная политика претерпела значительный регресс, а хрупкий диалектический баланс сильного, но национально уязвимого государства, и его национальных уязвимостей, задавленных государственной силой, нарушен. Однако, несмотря на это, ситуация с национал-сепаратизмом пока не достигла значений 1990-1991 годов. Причин несколько. Во-первых, и общегосударственный кризис сейчас еще не достиг того уровня. Во-вторых, доля русских в РФ заметно больше, чем была в СССР, и, даже при общей пассивности, потребительском сознании, аполитичности и атомизации русского этноса, служит тормозящим фактором хотя бы сугубо количественно, как мы видим на примере Татарстана. В-третьих, бывшие автономии и республики в составе РСФСР стали в РФ аналогами «перворанговых» советских республик всего четверть века назад, а это в три раза меньше, чем время, отпущенное Историей советским республикам на созревание до независимости. Исключения – Чечня с ее особым случаем и Татарстан, который в 1990-1991 года рвался к рангу полноценной советской республики, а на заре РФ – и вовсе к независимости; но постшаймиевская генерация татарстанских элит, при всей своей центробежности, все-таки придерживается тактики step by step.
Таким образом, нынешнее положение дел с сепаратизмом – это не развал страны «прямо сейчас», точнее, прямо завтра, а нынешние республики и автономии – не готовые суверенные государства «к завтрашнему утру». Я бы сравнил ситуацию с тем, что было сто лет назад, она хуже, чем накануне Февральской революции, но лучше, чем в период Октябрьской и чем в 1991 году. Развал страны по национальным границам и линиям – сам по себе не угроза №1, но в случае всестороннего кризиса государственности она станет одной из первостепенных и критически усугубляющих все остальные. Увы, с текущей социально-экономической, финансовой и международной политикой РФ такая перспектива выглядит все боле и более вероятной.
В заключительной части статьи хотелось бы коснуться маркера, который характеризует сепаратистскую угрозу даже в большей степени, чем состояние и настроение зрелых внутренних квазинациональных государств, а именно – наличие и потенциал проектов незрелых, только заявляющих о себе и способных вызвать смешок поверхностного наблюдателя.
Коснусь трех таких «украин под ключ». Первая – Калининградская область. Крайне любопытную и содержательную статью о калининградском сепаратизме относительно недавно опубликовал ученый-гуманитарий Василий Щипков. Он, в частности, отметил чувство неукорененности жителей на их земле и формирование исподволь мнения, что калининградцы – временщики и потомки временщиков, пользующиеся чужим: «В местном информационном пространстве перед жителями ставится вопрос, могут ли они называть себя настоящими россиянами, будучи отрезанными от «большой России», не являются ли они особенными, «другими» россиянами. Эта неопределённость усиливает их негативную самоидентифакцию: калининградцы в этом случае и не «европейцы», и «не вполне россияне», и ещё не отдельный народ».
Щипков констатировал: «В настоящее время местные исследования направлены на изучение калининградской локальной идентичности, которое, по сути, мало отличается от её конструирования. Существование в области особого «субэтноса», народа, который способен противопоставить своё «калининградство» – «российскости», меняет правила дискуссии. Если раньше она строилась по принципу «плохие сепаратисты – хорошие калининградцы», то сегодня сами калининградцы становятся действующим субъектом (новым «этносом») и начинают дискутировать с «россиянами» и Москвой. В этой ситуации будет сложно обвинить «калининградцев» в сепаратизме, так как это будет означать федеральный запрет на региональный патриотизм и усилит аргументацию регионалистов». Все это чревато калининградским майданом:
«Что будет требовать раздражённый народ на первом Калининградском «майдане» – переименования города в Кёнигсберг и присоединения к ФРГ? Нет. Будут использованы майданные лозунги, быстро переходящие от формальных экономических требований к политическим: расширение региональной автономии, безвизовый режим с ЕС, демилитаризация региона и её нейтральный военно-политический статус. Этот переход будет обеспечен перегретым внутренним ценностным конфликтом, навязчивым желанием «убить москаля» в себе, в своём ближнем и государстве. Далее последуют второй и третий калининградские «майданы», на которых будут звучать призывы выйти из состава РФ и требования ассоциации с ЕС. Противники этого процесса будут обвинены в недостаточном региональном патриотизме и записаны в наёмники Москвы».
Вторая угроза касается моей родной донской земли. Впервые как с реальностью, данной в ощущениях, я столкнулся с ней два года назад, посетив всемирный казачий съезд в Новочеркасске. Услышав на входе в здание в пропускной зоне вопрос «кто здесь русские?» (имелось в виду – кто из РФ, а кто зарубежный гость, для «россиян» и «иностранцев» были два разных турникета) и ответив «здесь все русские!», я внезапно стал слушателем – увы, не слишком благодарным и отзывчивым – агрессивного монолога казака из охраны, сообщившего, что они-де казаки, а никакие не русские, что русские такой позорный народ, что даже этноним у него прилагательное, а не существительное (любимая сказка всех русофобов), что Новочеркасск казачья, а никакая не русская земля, и мы, русские…здесь в гостях. Как тут было не вспомнить Пантелеймона Мелехова: «Вонючая Русь не должна у нас править!». Вообще, активное и агрессивное неприятие одной группой даже случайного и ненарочного ее отождествления с другой группой говорит о серьезных проблемах, существующих между этими двумя группами. Доктор политических наук, Владимир Малахов, беззаветно и, подозреваю, безответно влюбленный в толерантный мультикультурализм, в одной из своих заметок, иронизируя над мыслью о том, чтобы назвать всю совокупность граждан РФ русской нацией, бросил в воздух, то бишь в гладь печатного листа, риторический вопрос: как вы думаете, согласятся ли, например, чеченцы после двух войн на территории их республики называться русскими? Это г-н Малахов клонил к тому, что нацию надо называть российской и никак иначе. Интересно, он сам понял, что недвусмысленное провозглашение факта проживания по соседству с русскими народа, само русское имя почитающего за тяжкое оскорбление, ставит жирный крест на самой идее общей нации, будь она названа хоть трижды российской?
Вернемся, впрочем, к донскому сепаратизму. Кто-то может почитать выходку безвестного казака частным экстремизмом ни на что не влияющего индивида. Хорошо бы, но нет. На том казачьем съезде многие делегаты, слыша предложение принять резолюцию о нуждах зарубежных казаков и русских, шумели: «Русские пусть сами со своими проблемами разбираются! Оставить только казаков!» - и хорошо, что такого рода выходки не оставались без критики делегатов поадекватнее. Идея донского сепаратизма прорастает и на уровне официальных государственных институтов. Много шуток из серии «что только не делают, чтобы не работать» вызвала недавняя инициатива депутата от ЛДПР Иванова переименовать Ростовскую область в Донской край. Однако это далеко не безобидная семантическая отсылка одновременно к недолговечному Азово-Черноморскому краю советских времен, в состав которого Ростовская область входила, так и к дореволюционной Области Войска Донского, которая была, конечно, не национальной территорией вроде Царства Польского и Великого княжества Финляндского, но, безусловно, особой административно-политической единицей с субэтническим налетом. Кому и зачем нужно второе издание Области Войска Донского с перспективой превращения в Донскую республику – вопрос интересный, особенно с учетом претензий Украины на Дон и Кубань.
Наконец, Урал и конкретно Свердловская область. Здесь самостийные традиции Уральской республики начала девяностых гармонично накладываются на екатеринбургские либеральные традиции. В СМИ много тревожного шума вызывает превращение Екатеринбурга в рассадник власовцев, бандеровцев, иноагентов и прочей «пятой колонны», но не все замечают, что это по большому счету делается местной либеральной диаспорой для собственного пользования. Екатеринбург не пытается инфицировать всю страну либерализмом, он всасывает ресурсы российского либерализма для себя. Если когда-нибудь случится невероятное чудо и сонмище либералов вроде Кудрина, Грефа, Чубайса, Дворковича, Шувалова etc. действительно, а не на уровне агиток о разрыве с наследием девяностых окажется отстранено от власти, оно, вероятно, образует на Урале эдакий внутрироссийский либеральный Тайвань. Весь вопрос в том, будет ли тогда еще релевантным понятие «внутрироссийский». Кстати, пусть Екатеринбург и не может, как Каталония, претендовать на роль финансово-экономического донора России, он вполне может считаться донором культурным. Вспомните, сколько дали эти края отечественной музыкальной индустрии, от «Чайфа» и семейства Пресняковых до Чичериной (да простит меня глубоко уважаемая мною Юлия за ее упоминание всуе и в таком контексте). Лозунг «Хватит красть наших звезд!» вполне может быть стать из тех, что прозвучат на баррикадах уральского майдана. Шутка, но в каждой шутке…
Что же в итоге? – спросите меня вы. В итоге, традиционно, две новости, хорошая и плохая. Безусловно плохая – нет стопроцентных и даже менее успокаивающих гарантий, что РФ не развалится. Условно хорошая – по крайней мере, это случится не прямо завтра.
