Американский эксперт Николай Злобин в Ведомостях утверждает, что Медведев произнес «антимюнхенскую речь», в которой отрекся от международной риторики своего предшественника, да и от своей собственной риторики образца августа-сентября этого года.
Имеется в виду выступление президента перед Советом по международным отношениям в Вашингтоне.
Интерпретацию Злобина можно счесть преувеличенной. При прочтении президентской речи ощущения ее эпохальности не возникает. Возникает ощущение дипломатической паузы. Из августовского клинча мы уже вышли, «обамовская» повестка отношений еще не сформирована. Начинается новая партия, и Медведев не хочет делать первый ход. У Обамы глобальный карт-бланш, пусть он и задает тон. Наверное, это разумно.
Тем не менее, что-то важное действительно обозначилось.
Во-первых, исчерпанность антиамериканизма и риторики «многополярности» как ее вежливого проявления.
Мир после избрания Обамы и кризисного шока примерно так же американоцентричен, как после 11 сентября.
Риторика «мюнхенской речи» теперь вызывающе неуместна. И честно говоря, ее совсем не жалко. Твердить о «многополярности» и реально сроить свой «полюс», как мы знаем, - совсем не одно и тоже.
По меньшей мере, обличение неоимпериализма на международной арене не приносило нам никакой пользы, а назойливое стремление возложить исключительную ответственность за кризис на США было откровенно вредным, поскольку уводило внимание от главного: факторов нашей собственной уязвимости и издержек безрассудно «глубокой интеграции в мирохозяйственные связи».
Во-вторых, проявился другой симптом, гораздо более тревожный: то, что в августе было поспешно названо «доктриной Медведева», еще не успев оформиться, начинает распадаться.
Пятый пункт этой «доктрины» гласил:
«У России, как и у других стран мира, есть регионы, в которых находятся привилегированные интересы. В этих регионах расположены страны, с которыми нас традиционно связывают дружеские добросердечные отношения, исторически особенные отношения. Мы будем очень внимательно работать в этих регионах. И развивать такие дружеские отношения с этими государствами, с нашими близкими соседями».
Когда Олбрайт попросила гостя раскрыть этот тезис, президент подчеркнул, что речь не идет об «эксклюзивной зоне наших интересов» и, больше того, что речь не идет лишь о государствах постсоветского пространства, но обо всех традиционных партнерах РФ, к которым относится и «значительная часть государства Европы», а «может быть, и Соединенные Штаты Америки».
«Вот о чём я и говорю. Вот на что я намекала», - торжествующе промолвила отставной госсекретарь. Это и в самом деле было ее маленькой дипломатической победой. Президент России с ее подачи дезавуировал одно из своих наиболее принципиальных заявлений.
«Дезавуировал» - в том смысле, что его пояснения прямо противоречили исходному смыслу «пятого пункта». В последнем, как не сложно заметить, речь шла о приоритетных для нас «регионах», где расположены «государства-соседи». То есть о географическом и историческом ареале российского влияния, а не о «традиционных международных партнерах».
Августовский тезис вполне обоснованно воспринимался в мире как заявка на статус региональной великой державы со своей, пусть не эксклюзивной, но устойчивой и исторически обоснованной сферой влияния. Ноябрьские «пояснения» свели его к тавтологическому утверждению того, что «с приоритетными партнерами по всему свету мы будем работать приоритетно».
Вполне возможно, что это ровным счетом ничего не значит, и речь идет лишь о не вполне удачно разыгранном диалоге. Но на встрече прозвучало и нечто более серьезное, и это нечто, насколько я могу судить, не было в должной мере оценено комментаторами.
«Россия сегодня не входит в какие-то военно-политические союзы. У нас, правда, есть союз в рамках ОДКБ, но мы не рассматриваем его всё-таки как военный союз. Это всё-таки политический блок», - заявил президент.
Организация Договора о коллективной безопасности основана, как не трудно догадаться, на Договоре о коллективной безопасности, в котором содержится, например, вот такой пункт:
«Если одно из государств - участников подвергнется агрессии со стороны какого-либо государства или группы государств, то это будет рассматриваться как агрессия против всех государств - участников настоящего Договора».
И это не единственное место в учредительных документах ОДКБ, которое придает ему характер военного союза – вполне несомненного, хотя и не вполне уверенного в своей исторической перспективе.
Эта неуверенность сквозит в первой же статье документа: «В случае создания в Европе и Азии системы коллективной безопасности и заключения с этой целью договоров о коллективной безопасности, к чему неуклонно будут стремиться договаривающиеся стороны, государства - участники вступят в незамедлительные консультации друг с другом с целью внесения необходимых изменений в настоящий Договор».
Конструкция создается как бы на переходный период, в ожидании того момента, когда кому-нибудь из участников удастся подыскать себе более приличное общество на Востоке или на Западе.
И заявление президента России о том, что его страна не рассматривает военный союз ОДКБ как военный союз, выглядит так, как если бы то далекое прекрасное время уже пришло.
Вкупе с недавним решением Каримова, который счел возможным демонстративно выйти из ЕврАзЭС вместо того, чтобы продолжать его молча игнорировать, это не сулит околороссийским интеграционным институтам ничего хорошего.
Можно махнуть рукой на эти институты, успокаивая себя тем, что российское влияние в прирубежных странах зависит не только и не столько от них. Но это будет недальновидно. Они нам необходимы по многим причинам. В том числе – для обретения эффективной публичной позиции на международной арене, которой, судя по колеблющейся внешнеполитической риторике, нам сейчас явно не достает.
Колебания во многом понятны.
С одной стороны, российская дипломатия хочет добиться признания своих «привилегированных интересов» на постсоветском пространстве, с другой – она не может открыто апеллировать к категории «сфер влияния». Эта категория и в самом деле крайне неудобна для публичного международного общения – особенно теперь, на волне обамовского «идеализма». Она подразумевает некую систему договоренностей между «государствами-субъектами» по поводу «государств-объектов».
Что не только невежливо по отношению к последним, но и неэффективно как переговорная позиция. Ведь «регионы привилегированных интересов» великих держав обладают способностью говорить своими голосом, подчас очень громким. И несомненно, если этот голос не будет нами заранее учтен, то в нужный момент он будет подан против нас.
Единственный способ учесть его заранее – подавать свои региональные интересы под соусом многосторонних интеграционных программ.
При необходимости, их можно стилизовать под текущую моду – например, усилить экологический, социальный, гуманитарный аспект интеграции. Но главное – их необходимо объединить в новую единую инфраструктуру, подобие макрорегионального блока.
По отдельности ЕврАзЭС и ОДКБ – всего лишь специализированные организации малозначимые на мировой арене. Выступать от их имени можно лишь по профильным темам, да и то с ощущением неловкости, которое, видимо, и испытал президент, открещиваясь от ОДКБ. Но если их объединить, то они предстанут уже в некотором новом качестве – в качестве сообщества исторического выбора, пространства, альтернативного и аналогичного ЕС.
Само по себе, это не будет означать серьезного прогресса в деле региональной интеграции. Но это позволит России корректно оформить зону своих особых интересов.
Да и союзнички будут вести себя поучтивее.
Кстати, с идеей объединения двух структур впервые выступил не кто иной, как Ислам Каримов еще в августе 2006 года. Может быть, отнесись Москва к этой идее серьезнее, тот же Каримов иначе оценивал бы риски своего «центробежного» демарша.
