Отгремел очередной юбилей Высоцкого.
Как водится, публика разделилась на два лагеря. Одни уныло доказывали, что народная любовь к юбиляру необъяснима и ничем не оправдана, ибо и поэт он был посредственный, и человек дрянной, и идейки проповедовал зловредные. Другие с тем же привычным унынием восклицали: «Не трожьте Высоцкого, гады, он — наше все!»
Но кончился юбилей, утихли споры — до следующей памятной даты, связанной с каким-нибудь былым властителем дум. А если не случится подходящего властителя дум, не беда: как минимум, два раза в год — 9-го мая и 7-го ноября — нам выпадает блестящая возможность поругаться из-за общего советского прошлого. И все в той же унылой тональности: «Как вы можете любить проклятую советчину?» — «Не трогайте СССР, это наше все!»
Впрочем, любовь к дорогим покойникам принимает порой странные формы.
Вспомним хоть недавнюю колонку Владимира Тора «На смерть героя» — точнее, реакцию на нее публики. Более семиста комментариев, возмущенные посты в ЖЖ: такой уровень священного негодования, такие крики ужаса, боли и отвращения, как будто автор осквернил святыню. Хотя о покойном Бачинском он отозвался очень сдержанно, пусть и без особой симпатии, а колонку посвятил очевидному до банальности соображению: как ни жаль погибшего, но ненормально устраивать всенародный плач по комедианту, ни словом не вспоминая об умерших в те же дни Героях войны.
Но и это осторожное суждение для множества людей прозвучало невыносимым кощунством.
Казалось бы, что им Бачинский? Тайная любовь всей жизни? Солнце во мраке житейских невзгод? Им одним они жили, им дышали, утешались в несчастье, вспоминая его лицо, считали часы и минуты до начала его передачи? Вряд ли. Они смеялись его шуткам — и только.
Возмущаться тем, что твоего любимого клоуна кто-то не считает святым и героем, достойным всенародного почитания — воля ваша, странновато. Комический артист и не должен быть героем: у него другая профессия. И уж точно он не доллар, чтобы всем нравиться. Так ли важно, что думает о качестве его «гэгов» какой-то колумнист?
Но нет, это оказывается необычайно важно. До крика, до брани, до истерики. До аргументов типа: «Да знаете ли вы, что он был за человек? Он верил в Бога... он помогал бедным... он любил детей». Одним словом: «Не трогайте его, суки, своими грязными лапами, он выше вас, он чище вас, да какая же вы мразь!!!»
К этому трагикомическому воплю сводится большая часть наших «ценностных» дискуссий.
Существует целый список предметов и явлений, любого разговора о которых опытные люди боятся, как огня — и большую часть этого списка составляют разные знаменитые покойники.
Особенно остро этот вопрос стоит в Русском Движении. Почему-то именно русские националисты особенно падки на такого рода споры. Это известно практически всем – но никто ничего не может с этим поделать. Доходит до того, что в новейшие проекты реорганизации Движения включается строгий-престрогий, под угрозой бойкота и исключения отовсюду, запрет «поднимать вопрос отношения к тем или иным историческим фактам или персонам». В таком принудительном обете молчания опытные люди видят единственное спасение — ибо им хорошо известно, что, как за восходом следует закат, так и любое слово критики в адрес Сталина, Гитлера, царя Николая или князя Владимира гарантированно вызывает все тот же вопль: «Врёшь, гадина, он самый лучший! Не трогай его!» А за ним — мордобой, реальный или виртуальный, и смертельные обиды, и развал любого общего дела. Которое, разумеется, и вполовину не столь важно и дорого, как доброе имя какого-нибудь давно истлевшего вождя.
Странная получается картина. Множество людей приводит в Движение именно интерес к отечественной истории. Они идут сюда, надеясь встретить единомышленников и вволю поговорить о том, что их занимает — но оказывается, что как раз об этом-то говорить нельзя!
Что же нам, только и остается, что признать себя невменяемыми, добровольно заклеить себе рты и предаться политкорректности? Так ведь и это не поможет. Перестанем обсуждать генерала Краснова — значит, поругаемся из-за того же Высоцкого, или, например, из-за Цоя (который для одного — кумир юности, а для другого — «чурка косоглазая»), или из-за Бачинского, или из-за кого-нибудь еще...
Откуда у нас столько святынь? Куда ни плюнь — попадешь в какую-нибудь священную корову! И откуда такое истерическое, агрессивно-оборонительное отношение к любым своим симпатиям?
* * *
...Жил, говорят, в давние времена Дон Кихот Ламанчский, последний из странствующих рыцарей. Ездил он по Испании и каждому встречному-поперечному предлагал признать, что его возлюбленная Дульсинея — прекраснейшая из женщин. Если же встречный не проявлял к неведомой Дульсинее должного почтения — Дон Кихот лез с ним в драку. И, само собой, огребал немерянно.
Дело в том, что никакой Дульсинеи не было. Была Альдонса, дочка соседа-крестьянина. Милая, но обыкновенная девушка — и уж точно не прекраснейшая из прекрасных дам.
Но Дон Кихот не мог с этим смириться. Не мог признать, что ему мила обычная крестьяночка, курносая, растрепанная, с мозолистыми руками и смешным деревенским выговором. Если сам он не смог стать безупречным героем (трудно считать себя безупречным, когда тебя все время бьют) — так пусть хотя бы возлюбленная его будет не меньше, чем Идеалом Красоты! Быть может, тогда и он сам — служитель и защитник Идеала — хоть чуть-чуть приподнимется над своей нескладной жизнью, над ржавыми доспехами и медным тазиком на голове.
Но идеальной Дульсинеи не существует. Светлый образ, положенный Дон Кихотом в основание собственного бытия — фикция. И как всякая ложь, он не выносит критики и постоянно нуждается в защите; любое сомнение в его безупречности бьет бедного рыцаря наотмашь по самому чувствительному месту. Становится не до логики, не до анализа, не до трезвой оценки фактов — какие там факты, когда под сомнение ставится сам смысл твоего существования! «Либо ты совершенство — либо ничто. Если и сам ты не идеален, и то, что ты любишь, не идеально, и даже то, что ты ненавидишь, не является Абсолютным Злом — зачем тогда жить?»
Так и рассуждает Рыцарь Печального Образа – точнее, какая-то часть его, некий внутренний голос, взявший слишком много воли. И этот внутренний голос гонит его в бой, заставляя привычно взрываться при любом намеке на «инакомыслие»; и надежно охраняет и от реальной возлюбленной, небезупречной, но живой и теплой, и от борьбы с реальными врагами вместо ветряных мельниц… и даже от самого себя.
Наблюдая за нашими идеологическими спорами — будь то споры о советском прошлом, о каких-либо исторических личностях, о религии или о чем-нибудь еще — ясно видишь, что обе спорящие стороны процентов на 70-80 состоят из «Дон Кихотов», движимых невротической любовью или такой же невротической ненавистью. Советский Союз, дореволюционная Россия, красные, белые, Третий Рейх, православие, язычество и т.д., и т.п. для них — лишь блестящие или отвратительные фантомы, призванные оправдать их собственное нелепое существование.
И не случайно на роль Великого Идеала чаще всего рекрутируются умершие люди и давно прошедшие события. Мертвый удобен для любви: он не меняется, не выкидывает неожиданных антраша, его можно поставить в любую героическую позу и размалевать прямо по телу любыми приятными глазу красками. Впрочем, он точно так же удобен и для ненависти: в мёртвом всегда можно усмотреть квинтэссенцию Зла Как Такового.
В этом плане, например, исступленный советофил и ярый антисоветчик очень близки. Для них обоих покойный СССР со всем хорошим и плохим, что в нём было, являются фетишем, идолом, ценностью которого – положительной или отрицательной – они оправдывают и обосновывают свою собственную ценность.
При этом полностью обмануть себя нам всё-таки не удается. В глубине души мы сознаем, что предмет наших симпатий не вполне идеален — и испытываем за него постоянный тайный стыд и необходимость оправдываться. «Да-да, — говорим мы, — конечно, X был неоднозначный человек, далеко не со всем в его словах и действиях можно согласиться... (или: в эпохе Y было и кое-что дурное...) — и все-таки... РУКИ ПРОЧЬ! Не трогайте! Не вышибайте почву у нас из-под ног! Ведь если наш идеал — не идеал, то и мы — ничто!»
Так то, что должно придавать нам силу, обращается в слабость; что должно укреплять и защищать — начинает само нуждаться в нашей защите. Меч становится тяжким бременем, щит — незаживающей раной.
А где рана — там непременно найдутся и любители в ней поковыряться. Всякий гондурас рано или поздно будет кем-нибудь да расчёсан, таков суровый закон жизни.
Так что склоки на почве «отношения к Ивану Грозному» будут повторяться снова и снова. И никакие дисциплинарные меры, никакой принудительный «заговор молчания» тут не поможет. Психологические проблемы не решаются замалчиванием и запретами. Невозможно общаться всерьёз, не рискуя задеть ценности собеседника, ибо всякий серьёзный разговор ведётся именно о ценностях. А тут уже и стаи мёртвых Дульсиней поджидают нас за каждым поворотом самого невинного разговора: шаг влево, шаг вправо — накинутся и загрызут.
Что делать? Для начала перестать пасти собственных Дульсиней. Кто не видит для себя перспектив в настоящем — тот продолжит цепляться за прошлое. Кто не любит и не ценит самого себя — неизбежно будет искать смысл и ценность своей жизни в «идеалах», унижая и себя, и свои идеалы унылым страдальческим обожанием.
